Gemgold

ЗА ТЕНЬЮ

Залах Мертвых, где изорванная душа становится целой, и ее раны исцеляются, много мест для размышлений.

Воспоминания тела распадаются подобно гниющей плоти. Я едва помню яд оборотня, растекающийся по моим венам, или острые мечи орков в топях Сереха, где слезы о моих погибших братьях мешались  с потом  и кровью. Следы жгучих укусов мороза во льдах стерлись – кости в моей могиле не знают холода. Но обнаженная душа упрямо цепляется за прошлое. Она воскрешает в памяти каждое произнесенное слово, каждое принятое решение, все сомнения, сожаления и опасения, порожденные осознанием вины, храбрость отчаяния и трудное мучительное рождение надежды.

Как я смогу исцелиться от горестей, что вгрызаются в мою душу как черви в мертвую плоть? Что мое сердце скажет разуму, или мой разум сердцу, чтобы принять правду? Мои братья ушли сюда до меня, унесены прокатившимся пламенем дракона, что пересек зеленую равнину, чтобы пожинать плоды нашего Рока - и горький пепел скорби оседал на губах тех, кто потерял своих родичей и друзей и оплакивал свою потерю.

Один мой брат сможет когда-нибудь облачиться в плащ живой плоти снова. Другой нет: тот, кто так неблагоразумно полюбил, ему больше не увидеть звезды. Горячее пламя его страсти, сливалось яростным пламенем его гнева, пока он, проклятый самой жизнью, не погасил его, и дух его был вырван из обугленных останков.

Моя душа говорила с его, но слова, что она шептала в бездну его потери, летели назад незамеченными, и эхом им был страх. Отказ о воплощения означает искажение fëa: это знак слабости и недостатка храбрости, но, пытаясь понять это, мой разум кружит на грани пропасти.  Может ли бесстрашный воин быть столь малодушным? Почему бы просто не поверить, что моего брата, подобно Арде, коснулось искажение, порча, что  продлиться до конца Арды?  

O-o-o-o-o-o-o-o-o. 

Всего за одну смертную жизнь до того, как он пал, я обнаружил, что мой брат изменился. Aikanár, Ярое Пламя, был он назван предвидением матери, но в тот день пламя было тусклым. В его залах в холодных холмах Дортониона, открытых жестоким северным бурям и гибельному свирепому взгляду Ангбанда, он обнял меня в унылом приветствии и поцеловал меня с омраченными взором.  

«Что таким тяжким грузом легло на твое сердце и словно накладывает печать смертных забот на твои уста, брат?», - спросил я, когда появилась возможность поговорить о личных делах, не об Осаде. 

«Почему это должно быть что-то кроме военных забот?». 

Он был моим младшим братом, и я любил его слишком сильно, чтобы не знать его. «Наша война была и в прошлом году, ничего не изменилось с тех пор. Изменился ты. Почему, мой брат?». 

Он отвернулся и сказал: «Любовь. Любовь пожирает мое сердце». 

Ночь была близко; тени свивали страдание вокруг нас.  Осторожно я заговорил, нарушив тишину. «Конечно сейчас не время для свадеб и рождения потомства. Нет никакой надежды в ожидании? Или», - и моя рука коснулся его плеча подобно птице, опустившейся на незнакомое дерево, – «предвидение судьбы или злого рока предостерегает тебя против этого?». 

И согнувшись, словно под ударом ужасного ветра, Aikanáro ответил: «Даже если бы судьба была к нам добрее, на ожидание нет надежды. Смертные заботы, сказал ты, и истинны слова твои. Та, кого я люблю,  из Адан, и Андрет не сможет дождаться». 

Есть доблесть hröa и отвага fëa. Ни один противник не видел спину моего брата; раны плоти он переносил не дрогнув. В тот день сердце в его груди рыдало словно ребенок, испугавшийся безымянной опасности. И все же, хотя я чувствовал его муку, я ни слова утешения не сошло с моих губ. Мудрость называли меня, все же той ночью никакой мой совет не мог облегчить его страдание.  

«Она разделяет твою любовь?», - спросил я. 

«Да», - вздохнул он, - «хотел бы я, чтобы это было не так. Ее сердце опрометчиво и не ведает страха. Она ранила меня своим даром, что я не мог принять, и теперь эта дочь Солнца боится, что простой сын Звезд презирает ее. Зачем ты привел их сюда, брат, почему не отослал назад через горы, когда Зеленые Эльфы приказали им уйти? Что я должен делать?».  

Его спина, согнута под бременем моего деяния,  ибо это я возвратился с восточных рубежей, пораженный этой чуждой странностью смертности. Я был в сомнении. Должен ли я сказать ему сорвать этот цветок, краса которого так  недолговечна, на несколько драгоценных восходов солнца, наполненных удовольствием, за которые придется дорого заплатить? Это оставило бы его в пустыне, думал я, ведь смерть обрекает бессмертных понести тяжелую утрату, а бессмертие приговаривает смертных к черному отчаянию.

И так, я стал не хранителем моего брата, но его тюремщиком.  «Если бы я мог отвести эту судьбу от тебя, маленький брат; она стала бы моей. Если бы я видел яснее, но как сказать тебе да или нет, когда никакое зло не кажется меньшим? Все, что я могу сделать - спросить: возьмешь ли ты ее в жены и увидишь как она увянет и сморщится пока она не  будет знать чувствовать ничего, кроме стыда за то, чем она была рождена?  Или лучше ты сохранишь свои воспоминания о ней незапятнанными?».  

Думаю, эти последние слова были именно тем, что он желал услышать: он ухватился за них, как сопротивляющиеся ветру деревья держатся за голые склоны. И все же поговорив с ним я направил его в Мандос до конца дней. Его любовь изорвала его душу, отвернувшись от нее он не больше смог излечить ее, чем она оставив его в смерти. 

Залы Ожидания дают всю смертность которую наш род может обрести в пределах кругов мира. Он обратился к ней в тот самый час.  

Смертный язык мог назвать меня мудростью; но смертное сердце смогло сделать меня мудрым. Дела говорили там, где слова потерпели неудачу. И все же, как в этих Залах, что стали домом ему теперь, мог я сказать моему брату о деве, бессмертной, неустрашившейся Судьбы и принявшей Дар пылким сердцем? Как объяснить ему, что я умер за ее любовь, я, кто никогда не боролся за его?  

Бесполезен рассказ, и ничто мысли мои повествующие об этом, ведь он уже знает. 

Как же принести успокоение этой холодной душе, чей огонь когда-то пылал и танцевал? Я прошу у него прощения, он этого не слышит; его спина предлагает мне уйти. Я плачу вместе с ним, он этого не видит - скорбь закрывает его глаза. Я окружаю его памятью об объятии, он этого не хочет- 

- Но я не должен подвести его снова.  

«Брат мой», - шепчет мой лишенный тела голос, - «хотя этот ты выбрал ожидание, не отчаивайся. Я просил ее подождать там, за концом мира, за тенью впереди, за кругами времени. Там, она будет ожидать нас, и ты найдешь ее».

«Я должен верить тебе», - сказал он.